Саксофонист Роберт Анчиполовский родился в Советском Союзе, в начале 90-х переехал с семьей в Израиль, учился в США у американского джазмена Фила Вудза. На фестивале «Jazz May» в Пензе он выступил с международным составом – музыкантами из Санкт-Петербурга, а также танцовщицей и вокалисткой Ксенией Пархатской из Ирландии.
– Вы часто гастролируете по России?
– Буквально полтора месяца назад я провел здесь 45 дней в туре. Сейчас я бываю в России довольно часто: три-четыре раза в году.
– А в Нью-Йорке?
– Последний раз – года полтора назад. Чаще все-таки – в Европе и в России. В Нью-Йорк я приезжаю послушать музыку, иногда что-то записать.
– Вы долго там учились…
– Да, четыре года, а прожил практически пять лет.
– Вашим учителем был саксофонист Фил Вудз. Вы играли со многими известными джазовыми музыкантами. В итоге, вы почувствовали себя своим на нью-йоркской сцене?
– Тяжело себя почувствовать своим, когда вы там не родились. Сначала я переехал из бывшего Советского Союза в Израиль, и Соединенные Штаты были уже второй страной, где надо было привыкать. Ты должен приехать и любить эту страну, а не говорить – нравится ли тебе здесь или нет. Живешь как все.
– Нью-Йорк – это Мекка для джазмена. Есть ли особенности в том, как воспринимают джаз нью-йоркские музыканты?
– Джазовые музыканты – это отдельная тусовка. В Нью-Йорке джаз – самый лучший и высокопрофессиональный. В Чикаго тоже играют джаз, но делают это гораздо хуже. Зато там хорошо играют блюзы. А поп-музыку играют лучше в Лос-Анджелесе. Если вы хотите научиться настоящему джазу, вам надо ехать в Нью-Йорк. Потому что все великие джазовые музыканты – там, у вас есть возможность их слушать, взять мастер-класс, поиграть с ними – они открытые, совершенно нормальные люди. Они с вами общаются, и нет такого, что вот я – великий, а ты – никто. Вы подходите к музыканту после концерта, а он вас как будто всю жизнь знал: он вас выслушает, может пригласить на следующий концерт или просто попить кофе, попросит рассказать, кто ты такой. Так и завязываются отношения.
– Но вы же начинали в Нью-Йорке не с нуля. У вас был определенный багаж, в том числе и концертных выступлений.
– Нельзя сказать, что я имел такой багаж. Когда я приехал в США, на дворе стоял 1991 год. Мне тогда было 17 лет. У меня была техника, но чтобы научиться играть джаз, надо заниматься гармонией, сольфеджио, ходить слушать музыкантов, вместе с ними выступать, где-то подражать им, записывать транскрипции и анализировать. [Трубач] Диззи Гиллеспи сказал: «Джаз я играю всю свою жизнь, но до сих пор не научился его играть». А [саксофонист] Джо Хендерсон говорил: «Я не люблю слушать свои записи, потому что мне стыдно за то, как я сыграл вчера. Сегодня я играю намного лучше».
– Где для вас самая творческая почва?
– Я всегда – будь то студия, зал или клуб – стараюсь играть, как будто передо мной две тысячи человек. Сегодня надо играть везде стабильно, потому что все ходят с айфонами и снимают: ты еще не доехал до гостиницы, а полконцерта выложено в Фейсбуке, и все это обсуждают. Нельзя сыграть сегодня в Пензе хорошо, а в Москве – хуже или наоборот. Потому что не успеешь доехать до следующего города, как люди скажут: да ну, не надо на него идти, вчера был плохой концерт. Надо играть каждый концерт как последний в жизни.
– В Пензе вы выступаете вместе с танцовщицей и вокалисткой Ксенией Пархатской. Как вам этот эксперимент?
– Я познакомился с Ксенией только в Пензе, хотя слышал о ней. Моя жена мне рассказывала, что есть такая вокалистка и танцовщица, я смотрел на YouTube ее выступление, но честно не представлял, что мы будем делать вместе на сцене. Я никогда не работал в таком составе и не думал, что девушка будет танцевать под ту музыку, которую мы играем. Потому что вообще би-боп придумали не для того, чтобы танцевать, для этого есть свинг, диксиленд. У биг-бэндовых составов, игравших в 60-х современный джаз, на сцене даже висели таблички: «Не танцевать!» Но в итоге у нас с Ксенией получился неплохой эксперимент, мы пришли к одному целому.
